Бабья осень, с присущим ей бабством залилась слезами, глядят золотыми глазами, лепит желтые пластыри на наши раны, на дни ненастные, а небо серое, примеряя новый сизый наряд, отворачивает белесый взгляд, как будто ничего и не было.

И я решила с этим "что-то делать".
Сначала, начитавшись Голди, захотела астр. Для души.
Потом, прислушавшись к организЬме - теплого чаю с молоком и малиной. Для тела.
Добрые люди прислали мне по почте немного работы - так что будет пища и для мозга.
Пошла делать.
Хоть что-нибудь.

Это осеннее ОРЗ отзывается каким-то замысловатым шумом в голове, начисто лишающим меня способности концентрироваться.
Не очень-то и жалко, хотя. Я бы хотела жить с несколько бОльшим КПД.
А так. Ну, выбрали плиту.
Мои родители, прогуливаясь, увидели в магазине неподалеку от нас плиту моей мечты (мама в курсе, я ей присылала ссылку). Позвали нас, мол, являйтесь и покупайте. Мы явились. Конечно, моей мамы всегда бывает очень много. Конечно, она уверена, что без нее все порастут пылью, мхом, а потом сядут и ничего не будут делать. Опять же, она убеждена, что мы с продавцом не можем поговорить только вдвоем, ну мы просто не поймем и не услышим друг друга, если она не будет повторять для каждого фразу, которую сказал собеседник - слово в слово, только в четыре раза громче. А рядом еще крутился Антон и задавал всевозможные неотложные вопросы, например, когда мы поедем смотреть щенков. Рабочая обстановка, как водится. Понятное дело, сразу всем стало казаться, что в магазине есть только мы, причем нас не пятеро, а что-то около полусотни. Как-то я смогла уговорить маму помолчать, она даже не обиделась. А потом таки выбрала плиту. Это оказалась не плита-мечта, потому что духовка мечты заточена преимущественно под выпечку, а я желала, чтоб духовка любила запекать мясо. Тут же нашли подходящий аналог, причем внешне ничем от мечты не отличающийся. Купили, подключили. Стоит. Собственно, мы ей пользуемся пока только как часами – не в силах я сейчас читать и понимать инструкцию, а без инструкции боюсь готовить. Мыш, наверное, уже все рассказал про плиту в своем дневнике, а я тут понапрасну повторяюсь, но уже слова склались в мысль, а мысль будет меня мучить вплоть до самой ее публикации здесь - как-то уж так у нас с мыслью повелось. Кстати, я пыталась выбраться на дневники еще вчера, но мне не повезло – плохой, плохой gateway! Вообще, что-то странное творится на дайри – вот я не вижу ни одного нового комментария, ну, чтоб цифрой, да около надписи «Мой дневник», а захожу собственно в запись – вот они, новые. Еще мимо меня проходят целые куски избранного – не подгружаются в ленту. Мистика. Зато мне недавно сообщили, что «Здравствуй, Холли Жамкочьян!» ритмически звучит совершенно так же, как «Здравствуй, жопа, новый год!». И меня это забавляет.

- Хочу осени! Хочу золотых листьев! Хочу, чтоб прямо сейчас!
- Прямо сейчас не получится, - кивок головой в сторону абсолютно зеленого дерева, - у них еще не готово!
****
Сотрудница заходит в нашу столовую на работе, осматривает столики, встречает улыбающиеся ей жующие лица и радостно изрекает:
- Как приятно: приходишь в столовую, а тут все свои, все родные!
****

- А это дело мы запланировали бы на четверг, вот только я не могу понять, что такое у меня четверг.
- Это такой будний день, который не понедельник, не вторник, не среда и не пятница!

...Каждый день она заходила в вагон метро на своей конечной станции и садилась на свое - всегда одно и то же - место. Садилась, это понятно, я думаю, чтоб ехать сидя - далеко потому что. И вскакивала через две остановки - все эти утренние бабушки, чтоб их, так косо смотрели. И вообще, она же решила худеть, а, когда стоишь, тратишь больше калорий, ну, вы понимаете.

Маленькие человечки уже не боялись ботинок и туфель, они привыкли уворачиваться. В конце-концов, это общеизвестно, не родился еще маленький человечек, которому суждено быть раздавленным...

...Она носила джинсы, черные или синие, в слякоть, как правило, синие - на них почти незаметны капельки грязи. Джинсы всегда выбирала с заниженной талией, они маскируют ее чересчур широкие бедра. А, чтоб не видно было полоски тела над поясом, ее она, безусловно, тоже стеснялась, приходилось надевать непутевые безразмерные свитера, прятавшие ее роскошную грудь.

Люди очень теплые, прямо горячие. Люди отдают много-премного тепла. Сидения после них нагреваются так сильно, что маленькие человечки не мерзнут всю ночь...

...Она казалась себе слишком большой. Слишком рыхлой, толстой и неуклюжей. Слишком темной и слишком обыкновенной. Никакой загадки, все банально. Про нее запросто верилось, что она человек-как-все: ест, ходит в туалет, сидит на диете, потеет, врет, сердится и простужается. А хотелось быть потусторонней, как Милен Фармер, легкой, как фея Динь-Динь, светлой и тонкой, но в то же время крепкой, как сигаретка Вог.

То ли дело, зима, когда ботинки и сапоги приносят в мир маленьких человечков так много противной мокрой грязи...

...Ей постоянно казалось, что от нее неприятно пахнет. Поэтому в ее сумочке содержался Арсенал: освежающие пластинки для полости рта, жвачка, мятные леденцы, влажные салфетки, тальк для обуви и дезодорант. Она сама понимала, что это признак невроза.

...Маленькие человвечки считали, что дырки под сидениями делаются спецтально для них. Парадоксально, но это не мешало им верить, что ни один большой человек никогда не видел ни одно маленького человечка...

...На самом деле, она не существует. И сейчас ее тоже нет. И не будет никогда.

Маленькие человечки запасались на зиму теплыми свитерами...

Хочу нормальную очень, с золотыми листьями и бабьим летом.
Это вообще когда бывает?

Сколько она себя помнит, Шушула жила под землей. И юной она, тоже, сколько помнит, никогда не была.
Чвак-чвак ветхие ботинки, шур-шур старомодные серые юбки, хлоп-хлоп треснутые очки на нагрудном ремешке, звяк-звяк в кулаке старинные гномские монеты.
Когда построили метро, Шушула принялась бродить по вагонам. Прокрадывалась незаметно между людей, а те ее и не замечали - эка невидаль, старая бабка! Ее толкали (понятное дело, нечаянно), наступали на ноги. А она только (звяк-звяк монеты) перебирала в кулаке гномское богатство.
Однажды звонкое золото просыпалось из ее некрепкого кулака, а кто-то из пассажиров обернулся на звук и стал собирать монеты.
- Отдай, - прошипела Шушула и оскалилась страшно, обнажив острые желтоватые зубы. Она уже почти совсем собралась его укусить, но человек высыпал все гномское богатство ей в ладони и даже добавил монетку от себя. Красивую, как яичница-глазунья, с трехзначной цифрой посередине.
Эту дорогую денежку Шушула закопала где-то между Лесной и площадью Мужества. Только, помниится, разложила камешки поприметнее, чтоб место потом наверняка отыскать, как превратилась монета в реку и растеклась по всему тоннелю. Еле успела убежать вымокшая до нитки Шушула.
Хлюп-хлюп ветхие ботинки, хлюп-хлюп старомодные серые юбки, хлюп-хлюп треснутые очки на нагрудном ремешке, звяк-звяк в кулаке старинные гномские монеты.
И десять лет подряд ей на то место было не попасть. Закрыли тоннель, не пройти, не проехать.
Злая бродила Шушула по вагонам, ворчала себе под нос непонятное, думала про людей нехорошее, заглядывала в чужие карманы, все искала глазастую монетку-красавицу. Не найдет - обидится, ущипнет владельца кармана больно-пребольно, а то и укусит его острым желтым зубом.
Так все десять лет и бродила. Но, надо сказать, пару лет назад тоннель отремонтровали и открыли. Проходи, проезжай - сколько угодно.
Ходила ли туда Шушула, нашла шли свою монету, я не знаю.
Но видели ее недавно, она зашла в вагон, кажется, на Чернышевской, в сторону центра. Зыркнула глазом, цыкнула желтым зубом и давай пробираться сквозь толпу пассажиров - чвак-чвак ветхие ботинки, шур-шур старомодные штопаные юбки, хлоп-хлоп треснутые очки на нагрудном ремешке, звяк-звяк в кулаке старинные гномские монеты.

Служба доставки из Икеи вместо моих двух коробок и пакета пыталась вручить мне большой и тяжелый шкаф. Еле объяснила им, что это не мой заказ. Бедняги долго смеялись, а потом долго выносили шкаф из моего дома - тяжелый же. Две коробки и пакет, впрочем, они мне таки отдали. Протянули бумажку - подставить подпись и отметить, есть ли у меня к ним претензии. Нет, говорю, никаких претензий, наоборот, очень весело было.

С парохода привезли ящик с загадочной надписью "Черные круги". Я даже догадываюсь, что там лежит. Но так и тянет дописать туда - "под глазами".

Фотореррорист затеял новую серию снимков - "маленькие люди". Снимает всех, кто приходит в студию, на фоне стены, а потом вставляет это фото по двое на разворот книги - на страницах сверху подписано "Бытие", а внизу - номера страниц - 24 и 25. Я заявила, что хочу поучаствовать. И вообще, узнать, на 25-й я буду странице или на 24-й. Не, ответил Фототерротст, я для тебя заведу страницу отдельно - "Апокалипсис".
...Выбираю стих, который будет под моим изображением (из апокалипсиса, разумеется).

С высоты десяти тысяч метров видно очень много дорог.
С высоты десят тысяч метров очень хорошо видно, что все дороги либо ведут по кругу, либо заканчиваются тупиком.
И мне это не понравилось.